В запас я уволился вследствие контузии и ранения из какого произведения
Опубликовано: 14.06.2025
В 1925 году вышла фантастическая повесть "Огненные дни", подписанная "Антон Горелов".
Известный изобретатель Пеллеров создает новую модель аэротанка, но за его работой внимательно следит "Союз золота", капиталисты, которые хотят заполучить все секреты изобретателя. Однако им противостоит начальник ГПУ Титов, который сумел проникнуть в тайное общество. Вместе они узнают о планах нападения капиталистов на СССР и справляются со всеми боевыми единицами врага за счет применения на аэротанках ещё одного открытия Пеллерова — синего камня, который излучает некие волны, вызывающие сон у противника.
Собственно, этот псевдоним давно можно было бы расшифровать, если бы кто-то удосужился прочесть мемуары советского прозаика Бориса Четверикова, опубликованные еще в 2002 году.
Всеволоду Иванову я послал довольно нелепую телеграмму в стихах:В Питер прет здоровый смелый
Футурист Антон Горелый.
Это мы в Омске придумали подписываться: я — Антоном Гореловым (или Горелым), Всеволод — Василием Таракановым.
Под фамилией Тараканов Всеволод подготавливал книгу рассказов, когда мы находились в вагонах у Янчевецкого. Эту книгу Всеволод набирал сам и сам тиснул, но успел изготовить только часть книги. А мне он набрал и напечатал книгу стихов, на обложке ее значилось: Антон Горелов — «Степные топи». Напечатана она была в одном экземпляре: во-первых, у нас не было бумаги, во-вторых, все это изготовлялось втихомолку, ведь никто нам не разрешал выпускать свои книги да еще в военной газете.
Добавлю, что "Огненные дни" вышли в издательстве "Дешевая книга". Это было издательство литературной группы "Содружество", одним из основателей которой был Четвериков. Там же вышла книга стихов "Золотой песок", автор которой был обозначен как "Ант. Горелов".
- в рубрике «Калейдоскоп фантастики»
- в авторской колонке ameshavkin
Из дневника Ярослава Голованова, 1966 год.
Перед Новым Годом Панкин пригласил меня, Губарева, Биленкина, Вальку Аграновского и предложил нам сообща написать авантюрную повесть. Написать нетрудно, гораздо труднее выдумать. Мы позвали в соавторы Виктора Комарова — лектора Московского планетария и замечательного выдумщика. Так родился П.БАГРЯК — фантастическая фамилия, составленная из наших инициалов. П — поскольку нас было пятеро.Потом появился иллюстратор Багряка Павел Бунин, которому мы подарили букву П. Б — это Биленкин Дима. А — Аграновский. Г — Губарев. Р — для благозвучия. Я — Ярослав. К — Комаров. Впятером мы и засели на квартире у Димы Биленкина, где много часов придумывали сюжет. Сюжет разбивался на главы. Главы распределялись с учётом пристрастий и индивидуальных особенностей участников всего этого литературного хулиганства. Если какую-нибудь главу никто не хотел брать, бросали жребий. Каждый писал, как хотел, не помышляя о единстве стиля. (Оказалось, что как раз в этом — особый шарм Багряка!). Отклонение от утверждённого всеми сюжета порицалось, а в очень редких случаях глава вообще браковалась. Написанное отдавали Аграновскому, который, однако, ничего не правил, а просто следил, чтобы герой в одной главе не курил сигарету, если в другой он курит трубку.
Панкину наше сочинение не понравилось, он посчитал его слишком громоздким для газеты.
— Поймите, если читатель пропустит хоть один номер, — говорил Борис, — он потом ни черта не поймёт!
Тогда я отнёс Багряка в журнал «Юность» Борису Полевому. Он прочёл и сказал, что это настоящая «хэллобобовская» литература и печатать это надо обязательно! «Хэллобобовская» — это производное Полевого от типично американского «Хэлло, Боб!» Так Борис Николаевич обзывает всё это авантюрно-приключенческое чтиво. Нынче летом он обещал напечатать повесть П.Багряка «Кто?»
Примечание 2001 года:
- в рубрике «Калейдоскоп фантастики»
- в авторской колонке ameshavkin
Из бесед Ярослава Голованова с П. Л. Капицей:
- в рубрике «Калейдоскоп фантастики»
- в авторской колонке ameshavkin
В 1956 году во втором выпуске альманаха «Литературная Москва» появилась статья Лидии Чуковской «Рабочий разговор (Заметки о редактировании художественной прозы)», в которой разбирается повесть Георгия Тушкана «Джура».
Кровь хлещет на всех страницах этой детской книги, удары сыплются один за другим. В ней стреляют в трупы и плюют трупам в лицо. Часто бьют друг друга по голове, еще чаще вцепляются в горло.
Много крови — и мало литературного вкуса! Пристрастие к низкопробным шаблонам бросается в глаза на каждой странице.
По-видимому, автор полагает, что, описывая погони, драки, отравления, шифрованные приказы, клятвы, кровавые стычки, и на этом фоне —
«побледневшее лицо, устремленное вверх»,
— он отдает дань романтике, столь любезной юношеству. Вывести автора из этого заблуждения и обязан был редактор. Он, первый квалифицированный литератор, ознакомившийся с рукописью на ее пути от писателя к читателю, он — редактор, то есть знаток языка и литературы, обязан был объяснить автору, что не следует путать романтику с дешевой бульварщиной, что романтика — звук высокий и чистый и ей чуждо безвкусное нагромождение страхов и красивостей. Что юношеская книга мужественна, не боится боев и трагедий, но она благородна и потому чуждается любования кровью. Книга для юношества должна быть окрылена духом великой борьбы — тогда не страшны кровь и трупы. Но если душевные движения героев изображены поверхностно и вульгарно, если о целях борьбы рассказывается равнодушным языком справочника — тогда пафос ее отступает на задний план, а на первый выходит мордобой, предательство, пытка.
По-видимому, и автор и редактор находятся во власти теории, утверждающей, будто «приключенческая повесть» принадлежит к жанру, так сказать, «экстерриториальному», будто к ней литературные критерии неприменимы. Между тем эти критерии неприменимы только к тому, что вне литературы. Всякая книга, в особенности книга для подростков и юношей, кроме тех идейных и воспитательных задач, которые она перед собой ставит, всегда решает и чисто литературные задачи, постоянные, неотменимые: она должна совершенствовать литературный вкус читателя, обогащать его язык и тем самым обогащать его мышление, углублять знание жизни. Литературные шаблоны способствуют выработке шаблонов мыслительных; неряшливость языка воспитывает неряшливость мысли. Безвкусица, прививаемая читателю с юности, ставит трудно разрушаемую стену между ним и подлинными произведениями искусства; они, эти подлинные произведения, своеобычны, а шаблон учит механическому, мертвенному однообразию форм; они требуют душевной и умственной работы, а шаблон приучает читателя наспех глотать страницы, не размышляя, не чувствуя, лишь бы поскорее добраться до очередного удара по голове кулаком; Они твердят о красоте и трагедии подвига, а чтиво приучает читателя смаковать мордобой и любоваться красивостью «побледневшего лица» и «восходящего солнца, озолотившего края белых облаков». Подлинные произведения искусства, которые юноше предстоит полюбить, учат постигать живую жизнь, понимать реальную действительность, а вульгарное чтиво, подсунутое ему вместо повести, — неправдоподобное, внутренне-грубое, — отучает его от действительной жизни, выдавая за реальность безобразную смесь из окровавленных ушей, геологических терминов, шпионских шифров, восточных имен и звонкого девического смеха.
Поскольку Тушкан был председателем секции приключенческой (и научно-фантастической) литературы в Московском отделении СП СССР, члены секции расценили статью как прямую угрозу для всех и организовали контратаку.
В январе 1957 Чуковская писала Л. Пантелееву:
После собрания Чуковская сообщает Пантелееву о результатах:
- в рубрике «Калейдоскоп фантастики»
- в авторской колонке ameshavkin
Рецензия Льва Карсавина на "Аэлиту"
«Отъ хорошей жизни не полетишь», глубокомысленно замѣтилъ по поводу воздухоплавателя одинъ изъ персонажей извѣстнаго Горбуновскаго разсказа. Герой новаго фантастическаго романа графа Ал. Н. Толстого летитъ на Марсъ отъ. любви. Имя его Мстиславъ Сергѣевичъ Лось, т. е. какъ будто онъ и не относится къ великорусскому племени, но поведеніе его (въ частности мотивъ полета) глубоко національно. Онъ не норвежецъ какой-нибудь, вродѣ Нансена, и, повидимому, не беретъ съ собою никакихъ ученыхъ аппаратовъ (кромѣ необходимыхъ для переѣзда), не собирается производить ученыя наблюденія, вести назадъ коллекціи, описывать бытъ и культуру марciанъ. Правда, инженеръ Лось съ интересомъ разсматриваетъ какія-то мозаики, скульптуру и золотыя маски въ доисторическомъ зданіи на Марсѣ; правда, онъ довольно быстро и легко усваиваетъ языкъ марсіанъ въ бесѣдахъ съ прекрасной Аэлитой и говоритъ съ ней о прошломъ земли и о прошломъ Марса. Но повѣсть объ Атлантидѣ, да и вся исторія взаимоотношеній Земли и Марса, право, не требовали столь отдаленнаго путешествія (немного къ тому же непріятно совпаденіе сообщаемаго авторомъ съ вульгарными оккультистскими фантазіями), а «научная сторона» вообще не является сильною въ романѣ. Пожалуй, еще удачно въ этомъ смыслѣ описаніе самого аппарата и техническихъ подробностей полета. Но немножко странно, что ручныя бомбы, захваченныя съ земли спутникомъ Лося красноармейцемъ Гусевымъ, оказываются дѣйствительными въ борьбѣ съ усовершенстованными орудіями жителей Марса, а марсіанская же бронзовая дверь служитъ достаточнымъ прикрытіемъ и отъ лиловаго свѣта, и отъ магнитнаго поля, и отъ выстрѣловъ. Впрочемъ, все дѣло въ томъ, какъ подойти къ этому. Въ противорѣчіяхъ, наивной обнаженностью своей говорящихъ о ихъ нарочитости, неожиданно вскрывается очаровательный лубокъ.
Не въ научныхъ фантазіяхъ смыслъ романа. — Инженеру Лoсю тяжело на землѣ, гдѣ не было ничего «важнѣе Катюшиной любви», и гдѣ Катюша умерла. Ему хочется «уйти отъ тѣней, отгородиться милліонами верстъ, быть одному». Его «разумъ горитъ чаднымъ огонькомъ надъ самой темной изъ безднъ, гдѣ распростертъ трупъ любви», какъ изъясняется онъ нѣсколько витіевато, «земля отравлена ненавистью, залита кровью. Недолго ждать, когда пошатнется даже разумъ, — единственныя цѣпи на этомъ чудовищѣ». Его «гонитъ безнадежное отчаяніе», и онъ бѣжитъ на Марсъ. А на Марсѣ его мучитъ тоска по землѣ, гдѣ его душа. «Словно — оторвалась живая нить, и душа его задыхается въ ледяной, черной пустотѣ». «Земля, земля, зеленая, то въ облакахъ, то въ прорывахъ свѣта, пышная, многоводная, такъ расточительно жестокая къ своимъ дѣтямъ, политая горячей кровью, и — все же — любимая, родная. » Это — одиночество, отрывъ отъ «великаго Духа, раскинутаго въ тысячелѣтіяхъ». Это — измѣна родинѣ. И не спится Лоcю рядомъ съ «похрапывающимъ Гусевымъ». — «Этотъ простой человѣкъ не предалъ родины, прилетѣлъ за тридевять земель, на девятое небо и только смотритъ, что бы ему захватить, привезти домой, Машѣ. Спитъ спокойно, совѣсть чиста». И только сонъ о землѣ — березы, искры солнца на водѣ. — несутъ покой; сонъ и новая любовь къ Аэлитѣ. Ее (не Аэлиту), новую любовь, прерванную, невозможную на Марсѣ, приноситъ съ собой назадъ, на «родную» землю Лось. Она поетъ въ «хрустальномъ отъ счастья голосѣ» птицы. Она — въ «сизой росѣ на травѣ», въ «влажныхъ листьяхъ», въ «бѣломъ дымѣ» облака. На землѣ Лось снова — одинокъ, странный мечтатель. Но онъ опять слышитъ голосъ: «голосъ Аэлиты, любви, вѣчности, голосъ тоски, летитъ по всей вселенной, зовя, призывая, клича, — гдѣ ты, гдѣ ты, любовь. »
Любовь невозможна на Марсѣ. Она сжигаетъ марсіанскій разумъ, возвращая во «влагу жизни», принося «смерть» или то, что люди называютъ «живымъ огнемъ, жизнью». Для Марса любовь — «тревога крови, помраченіе разума, ненужный возвратъ въ давно, давно прожитое. Ненужное слѣпое продленіе жизни». На Марсѣ жизни уже нѣтъ: она на немъ вымираетъ, и онъ безсиленъ съ этимъ бороться. Онъ можетъ лишь «обставить пышностью и счастьемъ послѣдніе дни міра», «умереть спокойно», заковавъ въ цѣпи «всѣхъ мечтателей несбыточнаго» (о несбыточномъ?) и огородившись отъ пришельцевъ съ земли. Или «надѣяться на переселенцевъ съ земли. Вливать свѣжую кровь въ наши жилы?» Поздно или не поздно? Призрачно на Марсѣ. — Оранжевая пустынная долина съ жирными, словно живыми кактусами, развалины былой культуры и . . . воздушные корабли марсіанъ, и послѣдній оазисъ культуры, «чудесный край» Азора, голубоватая Соaцера, странный — «все, какъ сонъ» — городъ, наконецъ «Лазоревая роща» съ темно-синимъ прозрачнымъ озеромъ и «бѣло — голубоватая» Аэлита. Все не настоящее, не живое, призрачное. Только — похожія на земныя соціальныя противорѣчія, глухая мятежность забитыхъ массъ, да. громадные пауки. Ихъ много въ оставленныхъ подземельяхъ. Въ глубинѣ шахты колеблется, перекатывается «коричнево — бурая шкура», шипитъ и пуршитъ, пучится, вся покрытая «обращенными къ свѣту глазами, мохнатыми лапами: — «Ихъ тамъ милліоны. Они ждутъ, ихъ часъ придетъ, они овладѣютъ жизнью, населятъ Марсъ».
Яркимъ и сочнымъ предстаетъ обрамляющій эту неосуществимую и неуяснимую грезу русскій бытъ, «совѣтскій бытъ», нелѣпый и по своему привлекательный. Вотъ Гусевъ со своею Машей въ занимаемой ими просторной комнатѣ какого-то роскопнаго брошеннаго дома съ «золоченной, съ львиными лапами кроватью» и портретомъ старика въ пудреномъ парикѣ надъ нею. «Гусевъ прозвалъ его «Генералъ Топтыгинъ» — «этотъ спуска не давалъ, чуть что не по немъ — сейчасъ топтать». «Маша боялась смотрѣть на портретъ». И тутъ же «желѣзная труба желѣзной печки, закоптившей стѣну», а рядомъ двусвѣтная зала съ разбитыми стеклами и крысами. Немного словъ тратитъ авторъ. Но передъ читателемъ и Каменноостровскій («Дулъ вѣтеръ по пустынному проспекту Красныхъ Зорь»), и русская толпа съ ея разнообразной и немного нелѣпой праздной бесѣдой. И какъ-то естественно, необходимо сплетается дикій замыселъ Лося съ нелѣпицей русскаго быта и-болѣе того — русскаго человѣка. Маша, жена Гусева, — «усталое и милое лицо женщины, . глаза. равнодупные, ясные, съ сумасшедшинкой»; прядь волнистыхъ волосъ, заведенная за ухо. Самъ Гусевъ — «глаза лѣнивые, сѣрокаріе и такіе же, какъ у той женщины, — съ искоркой». Онъ въ запасѣ «вслѣдствіе контузіи и раненія» и со скуки читаетъ объявленія. Прочелъ и Лосевское: «Инженеръ М. С. Лось приглашаетъ желающихъ летѣть съ нимъ 18 августа на планету Марсъ явиться для личныхъ переговоровъ отъ 6 — 8 вечера. Ждановская набережная, домъ 11, во дворѣ». — «А вотъ взять и полетѣть съ нимъ, очень просто». Онъ не знаетъ, «люди тамъ или чудовища обитаютъ», но летѣть готовъ, хотя жену и жалко.
Высланные изъ Петербурга и Москвы богоискатели, къ которымъ имѣю честь принадлежать и я, надѣются спасти Россію и Европу, проповѣдуя свои религіозныя, и имъ самимъ еще не совсѣмъ ясныя идеи. Красноармеецъ Гусевъ, «съ сумасшедшинкой въ глазахъ», не умѣлъ еще, какъ слѣдуетъ, осмотрѣться на Марсѣ, а уже принялся за устройство революціи. Онъ не «паука сушенаго» хочетъ съ Марса привезти, хотя при случаѣ и тянетъ, что можетъ, изъ золотыхъ вещей. Онъ рѣшилъ, что «Марсъ теперь нашъ, русскій. Это дѣло надо закрѣпить». Пусть Марсіане выдадутъ «бумагу. о желаніи вступить въ составъ россійской федеративной республики». «Это не то, что губернію какую — нибудь оттяпать у Польши, — цѣликомъ планету. Вотъ, въ Европѣ тогда взовьются! Одного золота здѣсь, сами видите, кораблями вози». И Гусевъ устраиваетъ революцію, одинъ (какъ на лубочныхъ картинкахъ громадный русскій казакъ одинъ разметываетъ цѣлыя арміи нѣмцевъ); почти добивается побѣды, а — кто знаетъ — можетъ, и добьется. Во всякомъ случаѣ, въ немъ и вокругъ него вся жизнь, какая изображена А. Н. Толстымъ на планетѣ Марсѣ, жизнь настоящая, коНдовая, русская.
Впрочемъ, передавать своими словами образъ Гусева значитъ — его портить. Толстой впервые сумѣлъ уловить обликъ нынѣшняго русскаго человѣка, за нелѣпицами современнаго русскаго быта и русскаго коммунизма обнаружить столь знакомыя всѣмъ намъ и столь родныя черты: и подлинный паѳосъ, и идеализмъ, и «сумасшедшинку», и — не разберешь: вѣру въ себя или насмѣшку надъ собою. Авторъ дѣлаетъ это мастерскими, сжатыми и точными штрихами, удивительно колоритнымъ и вѣрнымъ языкомъ, дѣлаетъ безъ прикрасъ и утаиванія, не забывая отмѣтить и вороватость и безразличіе въ выборѣ средствъ. Онъ первый по настоящему и конкретно подходитъ къ проблемѣ русской революціи, не къ офиціально по разному съ разныхъ сторонъ формулируемымъ «задачамъ» ея, а къ подлинному ея существу. Онъ любитъ и умѣетъ любить Россію, и въ его любви — обнадеживающая вѣра. Это не «пріятіе революціи». Это-пріятіе того, что за нею и что въ глубинѣ ея. Это не фразерство и трескучая идеологія, а художественное постиженіе, пронизанное свѣтлой ироніей. Конечно, Марсъ и марсіанская культура — фантастика. Но развѣ иначе, какъ путемъ фантастики, можно подойти къ проблемѣ Россіи и проблемѣ Европы? И что такое наша національная мечта: туманное неуяснимое томленіе какого-то инженера Лося или завѣдомо нелѣпая дѣятельность красноармейца Гусева? Первый чуетъ, что лишь на родной землѣ возможна его мечта и что земною должна стать Аэлита. А второй все что-то «организуетъ», «устраиваетъ революціи», «бахвалится», но какъ-то и вѣритъ во внутреннюю свою правду. Такое ужъ, видно, время теперь, что фантастика правдивѣе правды, а правда становится фантастичною.
Как утверждают авторы издания «Психиатрия войн и катастроф», контуженные были выделены в особую группу больных только в период Великой Отечественной войны. Причем этот феномен был характерен лишь для Красной Армии. Что же такое контузия? И чем она отличается от других травм?
Контузия – это ушиб
Термин контузия происходит от латинского слова contusio, что означает ушиб. К слову, если верить изданию «Начала общей военно-полевой хирургии» (Издательство Медицинской литературы, 1961 год) во времена его автора, хирурга Николая Пирогова, контузия и в русской транскрипции имела лишь это значение. Термин «контузия» приобрел широкое употребление в медицинской литературе в том смысле, в котором он понимается сейчас, только в период Отечественной войны. Контузия – это поражение всего организма, пострадавшего вследствие мгновенного и сильного механического воздействия на разные поверхности тела при взрыве, падении с высоты и др.
Если говорить именно о войне, то, как сообщает «Большая медицинская энциклопедия» Александра Бакульева, при взрыве расширяющиеся взрывные газы производят удар по окружающим слоям воздуха, сжимая их до высокого давления и плотности и нагревая до высокой температуры. Сжатые слои воздуха, стремясь расшириться, оказывают резкое давление на смежные слои и в свою очередь сильно сжимают их. Происходит скачкообразное повышение давления (температуры и плотности), распространяющееся со сверхзвуковой скоростью. За областью сильно сжатого воздуха появляется зона разрежения с давлением ниже атмосферного.
Поражения при контузии
Всем перечисленным воздействиям и подвергается человек, находящийся в непосредственной близости от центра взрыва. Как утверждает Борис Петровский, автор издания «Большая медицинская энциклопедия», при взрывной травме повреждения принято делить на первичные, вызванные самой ударной волной, вторичные, нанесенные камнями, бревнами и другими снарядами, и третичные, возникающие у пораженного, вследствие отбрасывания его взрывной волной. В боевых условиях контузия (взрывная травма, коммоционно-контузионный синдром), как правило, связана с поражением ударной воздушной взрывной волной.
При поражении взрывной волной люди обычно теряют сознание. Это состояние может длиться от нескольких секунд до нескольких дней. По словам Михаила Говоруна и Андрея Горохова, авторов издания «Повреждения ЛОР-органов и шеи в мирное и военное время», у контуженных наиболее часто встречаются повреждения мозга, органов слуха, легких, реже – органов брюшной полости, еще реже – половых органов и почек. Для так называемой «чистой» контузии характерно преобладание расстройств со стороны центральной нервной системы (при поражении мозга), слухо-речевых нарушений (например, разрыв барабанных перепонок), нарушений зрения (слепота).
Степени и последствия контузии
Как указано в издании «Медико-биологические основы безопасности жизнедеятельности» (В. Колосов, И. Резников, М. Тимофеева), учитывая тяжесть травм, контузии подразделяют на легкие, средние и тяжелые. При легкой контузии наблюдается дрожание конечностей, головы, заикание, пошатывание, снижение слуха. При средней – неполный паралич конечностей, частичная или полная глухота, отсутствие реакции зрачка на свет. При тяжелой – прерывистое, судорожное дыхание, выделение крови из носа, ушей и рта, возможны судороги и непроизвольные движения конечностей.
В одних случаях клинические проявления контузии угасают бесследно, а в других — появляются осложнения: воспаление среднего уха, понижение, слуха, перфорация барабанной перепонки, психические заболевания и т. д. Если верить изданию «Полная энциклопедия доврачебной помощи» Г. Н. Ужегова, некоторые нарушения после контузии могут носить затяжной характер: это головокружения, головные боли, раздражительность, повышенная потливость, сердцебиение, сонливость, синюшность кистей рук, приливы к голове. Кроме того перенесшим контузию не рекомендуется работать в шумных и тесных помещениях, им также противопоказана жара.
В Петрограде,на улице Красных Зорь появилось странное объявление: небольшой,серой бумаги листок,прибитый к облупленной стене пустынного дома. Корреспондент американской газеты Арчибальд Скайльс,проходя мимо,увидел стоявшую перед объявлением босую молодую женщину в ситцевом опрятном платье; она читала, шевеля губами.Усталое и милое лицо ее не выражало удивления, — глаза были равнодушные,синие,с сумасшедшинкой. Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзинку с зеленью и пошла через улицу.
Объявление заслуживало большего внимания.Скайльс, любопытствуя, прочел его, придвинулся ближе, провел рукой по глазам, перечел еще раз.
– Twenty three,-наконец проговорил он,что должно было означать: «Черт возьми меня с моими потрохами».
В объявлении стояло:
«Инженер М. С. Лось приглашает желающих лететь с ним 18 августа на планету Марс явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера. Ждановская набережная, дом 11, во дворе».
Это было написано обыкновенно и просто,обыкновенным чернильным карандашом.
Невольно Скайльс взялся за пульс: обычный. Взглянул на хронометр: было десять минут пятого, 17 августа 192… года.
Со спокойным мужеством Скайльс ожидал всего в этом безумном городе.Но объявление, приколоченное гвоздиками к облупленной стене, подействовало на него в высшей степени болезненно.
Дул ветер по пустынной улице Красных Зорь.Окна многоэтажных домов, иные разбитые, иные заколоченные досками, казались нежилыми- ни одна голова не выглядывала на улицу.Молодая женщина,поставив корзинку на тротуар, стояла на той стороне улицы и глядела на Скайльса. Милое лицо ее было спокойное и усталое.
У Скайльса задвигались на скулах желваки.Он достал старый конверт и записал адрес Лося.В это время перед объявлением остановился рослый, широкоплечий человек,без шапки,по одежде- солдат,в суконной рубахе без пояса,в обмотках.Руки у него от нечего делать были засунуты в карманы. Крепкий затылок напрягся, когда он стал читать объявление.
- Вот этот- вот так замахнулся,- на Марс!- проговорил он с удовольствием и обернул к Скайльсу загорелое беззаботное лицо.На виске у него наискосок белел шрам.Глаза- сизо-карие и так же, как у той женщины,- с искоркой. (Скайльс давно уже подметил эту искорку в русских глазах и даже поминал о ней в статье: «…Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость,то безумная решительность и,наконец,непонятное выражение превосходства- крайне болезненно действуют на европейского человека».)
- А вот взять и полететь с ним,очень просто,- опять сказал солдат,и усмехнулся простодушно,и в то же время быстро,с головы до ног, оглядел Скайльса.
Вдруг он прищурился,улыбка сошла с лица.Он внимательно глядел через улицу на босую женщину, все так же неподвижно стоявшую около корзинки.
Кивнув подбородком, он сказал ей:
- Маша,ты что стоишь?(Она быстро мигнула.) Ну,и шла бы домой.(Она переступила небольшими пыльными ногами,вздохнула,нагнула голову.) Иди,иди, я скоро приду.
Женщина подняла корзину и пошла. Солдат сказал:
- В запас я уволился вследствие контузии и ранения.Хожу- объявления читаю, - скука страшная.
- Вы думаете пойти по этому объявлению?— спросил Скайльс.
- Но ведь это вздор- лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов километров.
- Что говорить - далеко.
- Это шарлатанство или– бред.
Скайльс, тоже теперь прищурясь,оглянул солдата,смотревшего на него именно так:с насмешкой,с непонятным выражением превосходства, вспыхнул гневно и пошел по направлению к Неве.Шагал уверенно и широко.В сквере он сел на скамью,засунул руку в карман,где,прямо в кармане,как у старого курильщика, лежал табак,одним движением большого пальца набил трубку, закурил и вытянул ноги.
Шумели старые липы в сквере.Воздух был влажен и тепел.На куче песку,один во всем сквере, видимо уже давно,сидел маленький мальчик в грязной рубашке горошком и без штанов.Ветер поднимал время от времени его светлые и мягкие волосы.В руке он держал конец веревочки,к другому концу веревочки была привязана за ногу старая взлохмаченная ворона.Она сидела недовольная и сердитая и так же,как и мальчик, глядела на Скайльса.
Вдруг- это было на мгновение- будто облачко скользнуло по его сознанию, закружилась голова:не во сне ли он все это видит. Мальчик,ворона, пустые дома, пустынные улицы, странные взгляды прохожих и приколоченное гвоздиками объявленьице- приглашение лететь в мировые пространства.
Скайльс глубоко затянулся крепким табаком. Развернул план Петрограда и, водя по нему концом трубки, отыскал Ждановскую набережную.
1. Вследствие ранения Ибрагим вместо парика носил повязку. 2. Мне было лет двадцать пять, когда я начинал писать что-то вроде воспоминаний. 3. В продолжение дороги мы два раза переехали через реку.
1. Посреди обширных трудов своих не переставал осведомляться о своем любимце. 2. Вслед за тем показалась гостям шарманка. 3. В заключение старики просили, чтобы Мироныча не трогали. 4. Впоследствии я узнал, что не только наводнение являлось причиной нашей задержки. 5. У многих русских рек, наподобие Волги, один берег горный, другой луговой. 6. Джучи-Катэм сидел в заключении уже два года и ничего не знал, что делается там, за пределами его тюрьмы. 7. Телеграфные столбы потом опять показывались в лиловой дали в виде маленьких палочек. 8. Обыкновенные смертные если работают на общую пользу, то имеют в виду своего ближнего: меня, тебя - одним словом, человека. 9. Иногда на базаре какая-нибудь барыня давала Ванюшке свою корзинку и платила ему пятак за то, что в продолжение часа таскал за ней по базару корзинку. 10. Имейте в виду - задание ответственное. 11. Ввиду недостатка 60 в продовольствии сокращение пути теперь было особенно важно. 12. По-над Доном сад цветет.
В каждой паре в первых предложениях выделенные слова являются предлогами => пишутся в соответствии в правилами написания предлогов (в течение, в продолжение, в заключение, вследствие, ввиду, вроде).
1. Один только месяц все так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба, и так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске. 2. На то вам и красное лето дано, чтоб вечно любить это скудное поле, чтоб вечно вам милым казалось оно . 3. Что бы он ни говорил, что бы ни предлагал, его слушали так, как будто, то что он предлагал, давно известно и есть то самое, что нужно. 4. В ячейке сети запуталось около сотни скумбрий, но попалась также одна очень странная, не виданная мною доселе рыбка. 5. Теплая небесная вода для растений - то же самое, что для нас любовь. 6. Надо было дождаться мулов во что бы то ни стало. 7. Снегу было мало, снежных буранов тоже. 8. Разные цветы точно по времени раскрываются в разные часы утра и точно так же закрываются к вечеру. 9. Я решил пойти один на болото караулить - пошел на то же самое место и все так же сделал, как тогда. 10. Он любит, чтобы к его делу относились уважительно. 11. У нас с вами замечательный начальник штаба, хороший, обстрелянный, продымленный, только, пожалуй, слишком часто думает о том, что бы такое особенное придумать, чтобы стать настоящим героем. 12. Старики были дома, также Ивлев.
1. Не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел. 2. Бранил Гомера, Феокрита, зато читал Адама Смита и был глубокий эконом. 3. Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином. 4. Мы выпили по стакану воды, причем старик нам кланялся в пояс. 5. Прибыл он затем, чтобы продать леса и на вырученные деньги пожить лето за границей. 6. Из-за тумана и оттого, что печь давно уже не топилась, в трубе не было тяги, и вся фанза наполнилась дымом. 7. Вслед за тем он встал с
61 постели. 8. Напрасно Афанасий Иванович шутил и хотел узнать, отчего она так загрустила. 9. Вода была тепла, но не испорчена, и притом её было много.
1. При переходе через ручей у меня чавкнул сапог, и оттого с осины слетела глухарка. 2. На этом снегу потерять лыжу значило то же самое, что в открытой воде остаться с худым челном. 3.
Сверкнула молния, и вслед за тем послышался резкий удар грома. 4.
Я за вами на коне поскакал бы тоже. 5. По голосу его, по тому, как он вдыхал запах воды, оглядывался по сторонам, я понял, что Зуев не хочет торопиться только потому, что с необыкновенной радостью ощущает себя в привычных местах. 6. Трудно даже представить, что бы со мной случилось, если бы пароход опоздал. 7. - Помните, - произнесла Машура, - ту ночь, под Звенигородом, когда мы смотрели тоже на эту звезду и вы сказали, что она ваша. 8. Для этого человека было очень важно, что она попала на квартиру, где её принимают не за то, что она есть. 9. Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина, причем радость в глазах пса означала, что кончилась гроза, единственное в мире, чего боялся бесстрашный пес, а также и то, что он опять тут, рядом с тем человеком, которого любил. 10. И она вся сияла, вся лучилась от счастья, от радости, и это счастье, эта её радость мало-помалу стали передаваться и Петру - о Григории говорить нечего: от того в ночи свет. 11. Чтобы часом не навлечь чьих-нибудь подозрений, Сережа временами беспечно прогуливался по всему переулку. 12. От того, кто не мил, и подарок постыл.
Я часто, заворачивал в соседний п.еЕ.ехло.к, где .в..одно.м..из..дво- Вовых. флигелей Златоустинского^монастыЕя .целыми.„артелями
проживали цветочники. Именно здесь запасались полною флорой Ривьеры мальчишки, торговавшие ею на Петровке вразнос. Оптовые мужики выписывали её из Ниццы, и на месте у них эти сокровища можно было достать за совершенный бесценок. Не покрытая, против обыкновения, низким платком зимней ночи, улица как из- под земли вырастала у выхода с какой-то сухою сказкой на чуть шевелящихся губах. По дюжей мостовой отрывисто шаркал весенний воздух. Точно обтянутые живой кожицей, очертания переулка дрожали зябкой дрожью, заждавшись первой звезды, появленье которой томительно оттягивало ненастное небо.
Напролет против сеней, в глубине постепенно понижавшейся горницы, толпились у крепостного окошка малолетние разносчики и, приняв товар, рассовывали его по корзинкам. Там же, за широким столом, сыновья хозяина молчаливо вспарывали новые, только что с таможни привезенные посылки. Разогнутая надвое, как книга, оранжевая подкладка обнажала свежую сердцевину тростниковой коробки. Сплотившиеся путла похолодевших фиалок вынимались цельным куском, точно синие слои вяленой малаги. Они наполняли комнату таким одуряющим благоуханием, что и столбы предвечернего сумрака, и пластавшиеся по полу тени казались выкроенными из сырого темно-лилового дерна.
Однако настоящие чудеса ждали еще впереди. Пройдя в конец двора, хозяин отмыкал одну из дверей каменного сарая, и вмиг сказка про Али Бабу и сорок разбойников сбывалась во всей своей ослепительности. Внизу, на дне сухого подполья разрывчато, как солнце, горели четыре репчатые молнии, и, соперничая с лампами, безумствовали в огромных лоханях, отобранные по колерам и породам, жаркие снопы пионов, желтых ромашек и тюльпанов. Они дышали и волновались, нехотя тягаясь друг с другом. Нахлынув с неожиданной силой, пыльную душистость мимоз смывала волна светлого запаха, водянистого и изнизанного жидкими иглами аниса. Это ярко, как до белизны разведенная настойка, пахли нарциссы. Но и тут всю эту бурю ревности побеждали черные кокарды фиалок. Скрытные и полусумасшедшие, как зрачки без белка, они гипнотизировали своим безучастием. Их сладкий, непрокашленный дух закладывал грудь. Казалось, что представленье о земле, склоняющее их к ежегодному возвращенью, весенние месяцы составили по этому запаху, и родники греческих поверий о Деметре были где-то невдалеке.
О «волжском Макаренко» – Геннадии Гаврилове – наша газета писала в прошлом году. Геннадий Илларионович внедрял в образовательных учреждениях, где работал, систему отрядов и другие новаторские идеи, помогавшие воспитывать мальчишек и девчонок. Но сегодня мы расскажем о другой стороне его жизни – участии в Великой Отечественной войне.
Шинель в дырах
Летом 1942 года, когда Геннадия Гаврилова призвали на фронт, его семья жила в Дубовке. Отца, попавшего на войну в самом её начале, к этому времени уже успели комиссовать. Он защищал Москву, но был контужен и ранен. А старший брат Геннадия продолжал бить фашистов.
– Стрельба, бомбёжки были привычным делом для нас, – говорит Геннадий Илларионович. – В нас стреляют – мы стреляем, погибают – хороним, привыкали к смертям. Это была как работа. Немного по-другому относились, когда теряли друзей. На моих глазах убили Вадима Махинова, симпатичного, умного парня, имеющего награды, с которым мы были очень дружны. Он всю ночь грузил снаряды, устал, хотел поесть и немного поспать. А пока ему готовили еду, мы разговаривали с ним, стоя друг напротив друга у двух стогов сена. Тут мне по уху словно соломинкой провели – подумал, может, это мышь, и отвёл взгляд буквально на секунду, а когда вновь посмотрел на Вадима, он уже падал. Фашисты находились от нас в 300–400 метрах, снайпер попал ему в подбородок. Мы пытались делать искусственное дыхание, но сердце уже не работало, видимо, пуля перебила сонную артерию. Тут же его и похоронили.
Это и последующие события происходили уже в Венгрии. 5-я гвардейская артиллерийская дивизия, куда входила миномётная бригада Геннадия Гаврилова, стала наступать. Прорвав линию обороны, красноармейцы углубились в тыл противника и захватили склады с оружием. Нужны были боеприпасы, потому что свои закончились. К счастью, 119-миллиметровые немецкие мины подходили к советским миномётам, но поскольку бойцы зашли слишком далеко, то оказались оторванными от основных сил и попали в окружение.
– Пока у нас не кончились мины, мы продолжали отстреливаться, – рассказывает наш земляк. – А потом боеприпасы закончились. Нас было человек 40, легли на землю. Мадьяры приближались, их численность превышала нашу раза в два. Мы даже видели их лица – на некоторых застыла злоба, кто-то шёл, трясясь от страха, а кто-то – даже со слезами. Самый тяжёлый момент – заставить себя подняться и атаковать врага. Зато потом появляется какая-то лёгкость – пусть будет, что будет. Когда они подошли к нам на 20 метров, я встал и начал расстреливать их из пистолета, и мои ребята – тоже. Венгры побежали назад, а мы, оставшиеся в живых, смогли прорваться к своим.
В Будапеште Геннадий Гаврилов получил тяжёлое ранение в грудь. А лёгкие он и не считал. Сначала была контузия, после которой перестало слышать одно ухо и плохо стал видеть правый глаз, потом вражеский осколок повредил ногу, а из-за разорвавшейся в кузове гранаты молодому офицеру, сидевшему в кабине, весь затылок изрешетили осколки разбившегося автомобильного стекла, они ещё долгие годы продолжали выходить из головы. Приходилось ему и прыгать со второго этажа в перестрелке с фашистскими союзниками, в результате чего он разбил в кровь колени и «отсушил» руки.
Подумал, что попал в рай
– Получили приказ выйти на берег Дуная, чтобы корректировать действия полка, – говорит Геннадий Илларионович. – Но сделать это было непросто, потому что венгерские солдаты скрывались в домах и, как только мы пытались двигаться вперёд, стреляли из винтовок и пулемётов. Под прикрытием двое моих бойцов перебежали в противоположный дом. Пулемётчик сделал паузу, вставляя новую ленту, и я, понимая, что в запасе есть несколько секунд, двинулся к ним. Из-за отбитых коленей бежать не мог, просто пошёл. Увидев в окне этого пулемётчика, перечеркнул его очередью из автомата, он выпал на асфальт. Только успел подумать, что опасность миновала, и тут краем глаза заметил целящегося в меня из винтовки противника, направил свой автомат в его сторону, нажал на спусковой крючок, но он успел выстрелить первым. Мне показалось, что мою грудь пробили ломом.
Пуля прошла рядом с сердцем. Геннадий Илларионович потерял сознание. Вспоминает, что внезапно «почувствовал необычную тишину и невообразимый покой».
– Я подумал, что умирать приятно. Видел лес, зелёную траву, солнышко – словно кадры из детства. Мне показалось, что я попал в рай.
Страшная боль, пронзающая всё тело, заставила его вернуться в реальность – лейтенанта с поля боя тащили товарищи. Сознание то покидало его, то снова возвращалось.
– Однажды я очнулся от странного звука, будто дубовую ветку пилили тупой пилой, – продолжает рассказ участник войны. – Я лежал на полу на носилках в медсанбате, а рядом на койке врач пилил ногу раненому солдату. Тот, видимо, был под наркозом или без сознания, потому что не издавал ни одного звука. Когда дело было сделано, пожилой санитар бросил в таз эту ногу и понёс к двери. И вообще там много было таких ребят, кто оказался без ноги или руки.
Медики сказали, что младшему лейтенанту повезло с ранением. Пуля прошла навылет. После назначенного лечения он начал быстро поправляться. Через два месяца – в конце марта 1945-го, Гаврилова выписали, а на документах сделали пометку, что ему требуется месяц отпуска. Но когда он подал бумаги командиру, тот сказал, что не отпустит, потому что офицеров на фронте не хватает.
Болезням не сдаётся
Победу Геннадий Илларионович встретил в Австрии. А домой попал только спустя два года. Сразу пошёл учиться на физико-математический факультет Сталинградского педагогического института, где познакомился с будущей супругой – Лидией Николаевной. Вместе они строили не только семейную жизнь, но и работали в одних учреждениях.
Бывший фронтовик с головой ушёл в педагогику, вдохновившись идеями Макаренко. Их он реализовывал во всех образовательных заведениях, где работал, и у него это отлично получалось. Перенимать опыт приезжали коллеги из других городов. Свой трудовой путь он начал с учителя одной из школ Николаевки, а потом его пригласили стать директором школы №3 в Волжском.
Затем бывший фронтовик какое-то время работал заведующим гороно, поставив при назначении на этот пост лишь одно условие – что после открытия в Волжском интерната возглавит его.
Позже руководил аналогичными учреждениями в Волгограде и в Анадыре. На Чукотке он ушёл на заслуженный отдых, а потом снова вернулся в Волжский.
Уже на пенсии Геннадий Илларионович два года заведовал оздоровительным пионерским лагерем, а потом всё своё время вместе с супругой стал посвящать внукам. Трое дочерей подарили им пятерых мальчишек, за которыми нужен был глаз да глаз. Сейчас в Волжском живёт только старшая дочь – Евгения Геннадьевна, с сыном-студентом, который пошёл по стопам дедушки, поступив в педагогический институт.
Сегодня ветерану Великой Отечественной войны 95 лет. Последние два года он практически не выходит из квартиры, потому что ноги стали подводить. Но каждое утро Геннадий Гаврилов делает зарядку, потому что так просто бывший фронтовик своим болезням не сдаётся.
Читайте также: